«Три сестры». А. П. Чехов.
Театр-студия «Грань» (Новокуйбышевск).
Режиссер Денис Бокурадзе, сценография Дениса Бокурадзе при участии Виктора Никоненко, художник по костюмам Урсула Берг, художник по свету Евгений Ганзбург.

ПОЕЗД ОТПРАВЛЯЕТСЯ

Время, выходя за пределы пьесы «Три сестры», становится частью личной биографии каждого зрителя: вынуждая публику пять часов смотреть спектакль (прибавьте к этому длительность трех антрактов), режиссер Денис Бокурадзе делает время осязаемым. Мучительную длительность происходящего ощущаешь каждой затекающей частью тела. На кирпичной стене, выполняющей функции задника, то появляются, то исчезают циферблаты, фоном звучит не только музыка Арсения Плаксина, но и тиканье часов.

Еще одна сквозная тема постановки — поезд. Это локомотив истории, сметающий все на своем пути, это и мощная движущая сила, которой так не хватает обитателям и гостям дома Прозоровых. Как завороженные они следят за дымящимся самоваром, который проносят раз за разом по периметру зала два персонажа, обозначенные в программке как «предчувствия». Некие сущности в исполнении Ильдара Насырова и Ксении Куокки эволюционируют (или деградируют — как угодно) по мере течения спектакля: тихие и услужливые в первом действии, они сначала превращаются в назойливых недотыкомок, сеющих хаос, а ближе к финалу обретают облик железных комиссаров, раздающих приказы с уверенностью прооперированного Шарикова. Руководит ими жена Андрея Прозорова Наташа (актриса Наталья Сухинина), чье преображение из робкой нелепой девушки в озверелую мещанку и самоназначенную хозяйку дома можно назвать одной из самых страшных метаморфоз в мировой литературе (куда там Кафке).

УХОДИТ СВЕТ

Стулья расставлены по периметру зала, зрители служат обрамлением для происходящего в центре, где, как жуки в коробке, активно взаимодействуют персонажи. При этом публике постоянно отказывают в праве безучастного наблюдения. После каждого антракта зрителя побуждают пересесть на другое место, персонажи с ним здороваются за руку, его окутывают удушливым дымом. Режиссер все время трясет зрителя: «Это про тебя, не спи!»

В четвертом действии пространство начнет стремительно сжиматься. Тональность спектакля, печальная в начале, становится беспросветно мрачной к концу. Из жизни уходит радость, уходит свет. Глупые фантазии Ирины о радости труда в первом действии были максимально оторваны от жизни, но полны надежды и внутреннего сияния. В четвертом же Андрей риторически, без надежды на ответ вопрошает: «Куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен?»

Евгений Ганзбург постепенно вытягивает свет из происходящего, перемещая его вовне — за неплотно сбитые доски стен за спинами зрителей. Оградительная лента, в финале намотанная на стулья, вместе с мебелью перемещается к фортепиано, замуровав героев на крохотном островке, откуда им уже не выбраться.

ТОСКА ПО ЛУЧШЕЙ ЖИЗНИ

Спектакли Дениса Бокурадзе всегда можно безошибочно отличить по фото. Свой режиссерский почерк Бокурадзе не скрывает, напротив, гордо «подписывает» свои работы узнаваемыми символами. Мрачная стилистика, натуральные ткани грубой фактуры и темных оттенков для всех персонажей и, как правило, чуть великоватые костюмы.
В «Трех сестрах» в шинели одеты не только военные — отцовское наследство тяжким бременем лежит на плечах Ольги. Героиня Евгении Аржаевой с видимым усилием тащит на себе заботы — постоянное беспокойство и ненавистная служба искажают красивое лицо молодой женщины выражением перманентной озабоченности.

Именно она фактически является главой семьи. Всеобщий любимец Андрей занят только тем, что пытается вписаться в пространство. Сестры прочат ему карьеру профессора и вовсю гордятся его будущими успехами, а ему постоянно неудобно. Денис Евневич визуально точно передает это ощущение неловкости: когда человек пытается носить слишком тесный костюм, неуютно от этого становится и ему, и окружающим.

Близость согбенной под тяжестью забот старшей сестры (высокая Евгения Аржаева немного сутулится на протяжении всего действия) подчеркивает инфантильность Ирины и романтичность Маши. Природная фактура Екатерины Кажаевой позволяет ей легко передать хрупкость и детскую наивность Ирины. Даже во второй половине спектакля, где она утомлена трудовыми буднями, героиня не становится старше, а скорее напоминает обиженного ребенка, которому подсунули микстуру под видом лакомства… Кокетливая шляпка, смеющиеся глаза, легкомысленный рефрен про лукоморье. Маша в исполнении Юлии Бокурадзе словно ждет какого-то чуда. Не с пустыми руками, а с леденцом на палочке — этим ребяческим подношением — появится в их доме Вершинин (Максим Цыганков). В финале, после ухода полка, уставший притворяться слепым муж Маши Кулыгин (Кирилл Стерликов) разобьет вдребезги этот сладкий символ любви. Не от злости. От безысходности.

Все герои приятные, милые, не злые, образованные. Но бестолковые. В смысле — толку от них нет. Ирина вдохновенно и с вожделением бездельника мечтает о труде: «Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни». Ольга мучается в плену своей должности и мечтает о семье, Маша страдает в браке. Андрей томится в предчувствии любви и ученой карьеры, не получая от жизни ни того, ни другого. Доктор Чебутыкин (Руслан Бузин) — казалось бы, где уж благороднее профессию найти, — беспробудный пьяница, тоскующий от любви к матери Прозоровых. Той самой тоской по лучшей жизни, которую Владимир Немирович-Данченко определял как зерно «Трех сестер».

У каждого свое страдание и своя идея фикс. У Соленого (Каюм Мухтаров) это Ирина. Преследующая его «птичья» тема — он Тузенбаха дразнит «цып-цып-цып» и обещает подстрелить, как вальдшнепа, — сочетает элементы комедии и трагедии. Признаваясь в любви Ирине, он перебирается со стола на стол, безрезультатно пытаясь взлететь, и все время с грохотом падает.

Эта сцена — одна из многих пластических в постановке, наиболее прозрачна и соотносится с текстом пьесы. На протяжении всего спектакля, особенно в первой его половине, герои постоянно совершают телодвижения, словно пытаясь передать то, что переполняет их внутри. Но как мысль изреченная есть ложь, так и физическое ее выражение зачастую оказывается непонятым зрителями.

«ЕСЛИ БЫ ЗНАТЬ, ЕСЛИ БЫ ЗНАТЬ!»

Утекающее сквозь пальцы время — вот то, что объединяет всех нас. Оно и есть тот самый великий уравнитель, которого нельзя ни подкупить, ни разжалобить. Пять часов «Трех сестер» становятся общим проживанием для актеров и зрителей.

В своих спектаклях Денис Бокурадзе всегда исследовал некий конфликт: личности и власти («Король Лир», «Мария Стюарт»), свободы и трусости («Дракон»), любви и безразличия («Таня-Таня»), отцов и детей («В сапоге у бабки играл фокстрот»), даже внутренний конфликт человека, когда ад — это бесконечное самоистязание («Post Scriptum»). Лишь в одном спектакле — «Старший сын» — постановщик говорил о равенстве и объединении. В финале того спектакля актеры делают большой общий снимок со зрителями, который со слоганом «Хорошо, что мы друг у друга есть» потом выкладывают в соцсетях.

В «Трех сестрах» Денис Бокурадзе вновь говорит о семье — постоянные обитатели дома Прозоровых становятся как бы ее частью. Их нельзя выгнать, они здесь и в праздники, и в будни, и в радости, и в горе — после пожара. Количество членов семьи разрастается — это уже не просто три сестры, семья гораздо больше. Ее членов принимают со всеми недостатками — и пьянством доктора Чебутыкина, и агрессией Соленого, и навязчивостью Тузенбаха. В этом доме все вместе. И волею режиссера публика тоже заключена в это пространство внутри. Свет, перемещающийся за спины зрителей, объединяет их с персонажами.

Мы все исчезнем, стертые с лица земли безжалостным маховиком времени — волчком, наматывающим черно-белые кадры ХХ столетия (еще одна визуализация на заднике).
Что останется после нас? Ажурные надписи, которые каждый персонаж перед уходом выводит мелом на кирпичной стене. «Скажи мне что-нибудь», «Я буду работать», «Я доволен». Написанные с ошибками или без, хрупкие автографы на шершавой стене и белое кружево, нашитое на грубое военное сукно (им покрыты столы, расставленные в центре зала в первых действиях, из него сшиты шинели, созданные художником по костюмам Урсулой Берг), — метафора нашей жизни.

Финальная фраза пьесы стоит подзаголовком в программке: «Если бы знать, если бы знать!» И хотя зрители, благодаря пройденному в школе курсу истории, имеют возможность предсказать судьбу Прозоровых, яснее не становится.

Куда едут Прозоровы? Вернее, куда их везут? Они едут в ХХ век, а значит — навстречу одному из двух вариантов чудовищной гибели. Под колесами ли красного террора или на три десятка лет позже в немецкой оккупации в Париже. Цитаты великих деятелей культуры, отправившихся в эмиграцию, отсылают нас ко второму варианту.

Куда едут они? Не дает ответа. Ни ответа, ни просвета. Только лучи, пробивающиеся сквозь доски теплушки, в которой едут персонажи вместе со зрителями. Все вместе.

Источник: Петербургский театральный журнал
Автор: Маргарита Петрова